Через дворы и огороды жителей станицы Александровской были вырыты окопы. 2 февраля в России отмечается день разгрома немецко-фашистских войск в Сталинградской битве. Иван Михайлович Мирошниченко был еще ребенком, когда началась Великая Отечественная война, но это знаменательное событие всколыхнуло память ветерана-шахтера. Воспоминания о своем военном детстве (и не только о нем) Иван Михайлович принес в редакцию «НЖ».

Войну я встретил в станице Александровской, которая расположена на левом берегу бурной горной реки Терек. Это одна из старейших казачьих станиц в Кабардино-Балкарской республике. Она была создана еще в 1770-е годы, когда по указанию царицы Екатерины II южные окраины России добровольно заселялись запорожскими казаками «для усмирения горских дикарей». На западе – цепь завораживающих снеговых и ледяных кавказских гор со знаменитым двуглавым Эльбрусом, на юге – красавец Казбек. В четырех километрах от реки – станция Муртазово (ныне город Терек), железная дорога, уходящая на Грозный, Баку, Тбилиси.

В мае 1941-го мы, малышня, пасли на лугу за станицей гусей, телят, поросят. В обед к нам верхом на лошадях и на велосипедах подъехали люди в синей форменной одежде с пистолетами (мы знали эту форму ОГПУ и боялись ее). Они спросили: «Вы видели самолет?» Я сказал, что видел. Утром, когда солнце чуть встало (а нас рано будили пасти живность), он летел низко над Тереком, большой, черный, не похож на наш кукурузник. Как потом выяснилось, это был немецкий самолет, он сел на большом острове реки Терек. Как он смог приземлиться без костров, остается загадкой. Видимо, уже до войны в наших краях пригрелась уйма шпионов и диверсантов, шла активная подготовка к захвату грозненской нефти «с ходу».

С первых дней войны в станице началась мобилизация годных к воинской службе и отправка на фронт. Днем толпы людей собирались у столба с громкоговорителем и слушали последние сводки с фронта. «Наши войска после ожесточенных боев оставили город…., город…»,– разносился голос знаменитого Левитана. (Кстати, летом 1959 года он выступал у нас в Еманжелинске в ДК им. Пушкина).

Мой папа не попал на фронт, так как зимой 1933 года (я еще только родился) нашу семью раскулачили и выбросили на улицу с пожитками. Папе с мамой было по 28 лет, когда ярлык «враги народа» изменил всю их дальнейшую жизнь. Папу таскали по тюрьмам, он дважды бежал: с Байкала и из Читы. А в 1937-м ни за что был осужден тройкой на 10 лет и пилил лес в зонах Архангельской и Вологодской областей. Мама с нами, четырьмя детьми, голодными, холодными, кочевала по чужим квартирам. Как мы выжили – одному Богу известно. Спасибо бабушке и папиному брату, которые хоть как-то помогали нам.

Эшелон, отправленный на фронт с жителями нашего района, был разбомблен немецкими самолетами на пути к Харькову. Оставшихся в живых взяли в плен.
В ноябре 41-го в нашу станицу со станции на подводах привезли около 200 человек из блокадного Ленинграда. Их разместили в колхозном Доме культуры, наспех соорудив нары в два и три яруса и установив примитивные буржуйки для обогрева. Потом всех расселили по домам местных жителей.

Фронт приближался. Весной 1942-го была объявлена мобилизация населения на рытье окопов и противотанковых рвов на подступах к станице от реки Терек в сторону Нальчика. Немецкие бомбардировщики все чаще пролетали над нами и стали бомбить Грозный, Владикавказ. В станице началась «растащиловка» колхозного добра, с ферм вели кто теленка, кто корову… На крахмальном заводе люди ходили по колено в крахмале, как в снегу, выбирая, где он почище, а кому-то просто были нужны пустые мешки.

В июне 42-го в станице появилось много военных и беженцев, они эвакуировались из западных районов СССР, приехали к нам на автобусах, многие, как говорили, с чемоданами денег, в результате чего в станице резко поднялись цены на продукты. В конце этого же месяца кроме солдат к нам прибыло много военных людей из командного состава – со шпалами на петлицах (погон тогда еще не было). Как стало известно уже после войны, в это время в нашей станице был маршал Г.К. Жуков, который оперативно планировал операцию по спасению Кавказа. На окраине станицы под высокими акациями стояли два замаскированных кукурузника – полководца Жукова и его «летучего» штаба. (Кстати, осенью 1959 года Георгий Константинович, после того как Н.С. Хрущев отстранил его от должности министра обороны, приезжал в наши края вроде как поохотиться на куропаток и диких свиней, их у нас было много. Там на обочине дороги на аул Урух и Нальчик, рядом с плантацией виноградника стоял подбитый немецкий танк. А мой папа, чудом выживший в тюрьмах и лагерях, работал тогда в колхозном саду и угощал гостей виноградом.)

Через два дня после того, как Г.К. Жуков улетел из станицы, над железнодорожным мостом через Терек завязался воздушный бой между нашими истребителями и немецкими «мессершмиттами». Зрелище было ужасное. Вскоре немецкие танки заняли станцию, так как наши не успели взорвать железнодорожный мост. Станица оказалась в полукольце образовавшегося фронта. По берегу реки, через дворы и огороды жителей спешно были вырыты окопы. Мой двоюродный брат Петя в свои 17 лет был связным у командира роты на этом участке передовой.
Приближалась осень, и мы, детвора, несмотря на бомбежки и обстрелы станицы из минометов, ходили с мамой в поле за кукурузой, семечками, яблоками. Однажды, вернувшись с поля, сели пообедать возле дома. И в это время немецкий самолет-разведчик («рама») пролетел над нами раз, другой, третий – и сестра заметила, что от него оторвались два шарика. Это были бомбы. Мы кубарем в подвал. Снаряды снесли крышу дома, проломили чердачные перекрытия. Мы чудом остались живы.

Помню, как к нам пришли немцы. С утра станицу начали бомбить и обстреливать из минометов. К вечеру одна из мин разорвалась, не долетев всего метров пять до нашего подвала. Укрывшись в подвале, мы, две семьи, в том числе шестеро детей, дрожали от страха и молили Бога о спасении. Кто пережил такое, тот поймет меня. Через час-полтора все затихло, но вскоре вблизи послышался грохот танков, а затем – нерусская речь. Мама поднялась на три ступеньки, чтобы выглянуть из подвала. А перед ней – немец с гранатой наизготове. «Русь, русь?» – спрашивает он ее, показывая автоматом на подвал, то есть «нет ли там русских солдат». Мама сначала не поняла, что ему надо, потом, слава Богу, догадалась, помотала головой. Немец вставил назад чеку в предохранитель гранаты и ушел. Так мы опять остались живы. А немцы зашли в амбар и забрали оттуда целую корзину колбасы, которую мы готовили сами, правда, без соли, мы ее тогда не видели.

Больших зверств немцев в нашей станице не было, хотя я лично видел, как два немца вели к своему штабу окровавленную девушку, видимо, партизанку.
Через дорогу от нас стояла школа, там разместились немецкий штаб, кухня, склады и часовые. В наш разбитый дом вселились четыре немца. А у окна под высоким тутовым деревом стояла их зенитка на автомашине. Непрошеные гости спали на топчанах с перинами. А мы на полу. Как только ночью появлялся наш кукурузник и начинал бомбить, они выскакивали на улицу и стреляли в пустоту, так как самолета уже и след простыл. Один из «постояльцев» – чех – был врачом по профессии, он немного понимал русский и тихо, оглядываясь, говорил моей бабушке: «Гитлер капут». Он подарил ей иконку.
На нашей улице поселили две роты выходцев из Средней Азии в немецком обмундировании. Они сдались при отступлении. Немцы устраивали им марш-броски: сами едут на велосипеде, а они бегут. Вскоре их отправили на передовую – в станицу Змейскую, находившуюся в 18 километрах от нас. В январе 1943-го наши войска прорвали здесь вражескую оборону. Боясь оказаться в «котле», во время сталинградского напора немцы стали спешно отступать с Кавказа. «Эльхотовские ворота», находившиеся между двух гор и названные так в честь здешнего селения Эльхотово, стали неприступными для немцев на пути к грозненской нефти. Нашу станицу советские войска освободили ночью тихо, без выстрелов, не все немцы успели удрать, некоторых пленили спящими и потом вели по улице прямо в трусах.

Вскоре в станице начали восстанавливать органы советской власти, шла перепись оставшегося в живых населения. И здесь со мной случился казус: бабушка неправильно указала год моего рождения, сделав меня на два года моложе. ( Живя уже в Еманжелинске, я до самой пенсии, до 1983 года, восстанавливал истинную дату рождения. Спасибо Н.Ф. Колмогорцевой, заведовавшей тогда ЗАГСом, за профессиональную помощь.)
Через месяц в станицу прибыло много наших военных на «студебекерах» – началось выселение из горных аулов ингушей, чеченцев, балкарцев. Из-за отдельных предателей, фашистских угодников, пострадали целые автономные республики. Со станции людей отправляли в «пульманах» в среднеазиатские республики и на Север. Сколько их погибло в пути – одному Богу известно.

К весне 43-го в наш колхоз пригнали четыре десятка ослов и несколько коров, овец из безлюдных аулов. На Кавказе посевная начинается рано. И мы, детвора, в то лихолетье вместо учебы в школе в марте-апреле шли работать в колхоз за кусок хлеба и похлебку. Денег в колхозе тогда не платили, мы их даже не видели. В свои 10 лет я тоже трудился. Возил на ишаке повариху садоводческой бригады. Рано утром мы получали с ней хлеб, другие продукты и ехали в поле. Она варила обед, а я вместе с другими ребятишками запрягал уже обученных коров в плуг и пахал землю. Много участков земли, особенно у дорог, было заминировано: наши отступали – минировали, немцы отступали – тоже минировали. И немало жителей станицы, в том числе и детей, подорвалось на минах вместе с плугами и коровами…

После изгнания немцев была и другая беда: в станице свирепствовала банда Которая – местного жителя из цыганской семьи. Оружия всякого и патронов тогда было полно, и он, под угрозой насилия, сколотил банду из станичных ребят, которая занималась грабежами и убийствами. В конце 43-го Которай сдался властям. В станице был открытый суд, который длился с неделю. Главаря банды приговорили к расстрелу, другим преступникам дали хороший срок, они отбывали его на урановых рудниках.

Вот таким было наше «счастливое детство».

И. МИРОШНИЧЕНКО, ветеран шахтерского труда

Иван Михайлович Мирошниченко в январе нынешнего года отметил свое 80-летие. Он родился на Северном Кавказе – потомок терских казаков, но большую часть жизни прожил на Южном Урале. В 1954 году, после окончания в Ростове-на-Дону горного техникума, приехал по распределению в Еманжелинск, работал на шахте 18-бис горным мастером. Заочно окончив Московский горный институт, преподавал в Еманжелинске в вечернем горном техникуме, был первым директором ПТУ № 113, затем работал на шахтах «Восточная» и «Батуринская».

«Укрывшись от бомбежек в подвале, мы дрожали от страха и молили Бога о спасении», – вспоминает ветеран